Меню сайта
Мини-чат
Наш опрос
Оцените мой сайт
Всего ответов: 3
Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0
Форма входа
Пятница, 29.03.2024, 04:05
Приветствую Вас Гость
Главная » 2013 » Июль » 15 » Часть 4. Аксиос... Достоин!
16:05
 

Часть 4. Аксиос... Достоин!

Часть 4. «Аксиос… Достоин!»



При современном состоянии вопроса
и нынешнем корпусе известных нам
источников надо полагать, что имя ав-
тора «Слова» не будет доподлинно из-
вестно никогда.

Энциклопедия «Википедия»


Самое имя автора «Слова» нам неизвестно
и вряд ли станет когда-нибудь известно.
Все попытки точно выяснить имя автора
«Слова», которые до сих пор были сделаны,
не выходят за пределы самых шатких и
фантастических предположений.

Д.С.Лихачёв


Анализ исследований, в которых делается
попытка атрибутировать «Слово» определен-
ному лицу XII столетия, свидетельствует о
том, что поиски имени автора, основанные
на данных самого «Слова» и тех источников,
которыми мы сейчас располагаем, не могут
завершиться успехом. Обоснованными могут
быть лишь общие соображения типологиче-
ского характера.

Л.А.Дмитриев



С утверждениями, вынесенными в эпиграфы, спорить трудно, практически безнадёжно. Почти, как у Данте: «Входящие, оставьте упованья». Не менее сложно любителю-одиночке тягаться с целой «когортой» профессиональных историков и литературоведов, и всё же… После многолетних, изнурительных поисков я рискну назвать подлинное имя Великого Неизвестного, славянского «Гомера», будоражащее русские умы третье столетие подряд. Вслед за А.А.Зиминым я говорю: «И мне нестерпимо надоело врать». А ещё мне «до чёртиков» надоели горделиво-патриотические «банальности» и просто глупости, – вроде тех, что в «Слове» «…чувство воинской чести и любовь к родине отличали и профессионалов-дружинников и простых воинов, набранных из народа» (Какую ещё «кастовую честь» узрел Д.С.Лихачёв у забитых, мирных «смердов» XII века?), что «…созданное на юго-восточной окраине Руси (???), оно там не залежалось, не затерялось на границе «дикого поля», оно обошло весь горизонт русской территории, не раз пересекло его окружность и через сто двадцать лет после появления поэтической его речью пользовались, как пословицей, на далеком северо-западном крае Руси» (И что академик А.С.Орлов и профессор С.К.Шамбинаго хотели этой «cловесной геометрией» нам сказать? И почему это Киевская Русь вдруг оказалась к юго-востоку от «высоток» МГУ?), что оно просто «обязано» нас поражать «…возвышенными страстями и роскошью героических образов» (А.Толстой), и мы должны приходить в неописуемый восторг, глядя на то, как «…горит нетленными красками лиро-эпическое произведение, вряд ли имеющее равное себе в мире» (М.Рыльский). А вот ещё одна, и довольно распространённая, точка зрения: «Сокровище российской (?) словесности требует столь же бережного, благоговейного отношения, как древний собор или уникальная фреска» (Н.Борисов)… Да элементарного понимания оно ждёт не дождётся от нас, уже более двухсот лет! Слегка видоизменив афоризм Эдмона Гонкура, можно лишь искренне посочувствовать «Слову о полку Игореве»: любое художественное произведение, выставленное на всеобщее обозрение, слышит о себе больше глупостей, чем кто бы то ни было в мире… Оценим же по достоинству сатирический «крик души» щедринского архивариуса-летописца, «Павлушки, сына Маслобойникова»: «Не хочу я, подобно Костомарову, серым волком рыскать по земли, ни, подобно Соловьеву, шизым орлом ширять под облакы, ни подобно Пыпину, растекаться мыслью по древу…». Возблагодарим Михаила Евграфовича за тонкий юмор, а сами займёмся вещами куда более серьёзными…


Когда сказать «по существу дела» нечего, когда чего-то явно недопонимаешь – померещиться может всякое… Академику Лихачёву, например, привиделось следующее (вновь позволю себе сопроводить цитаты из его работ разных лет минимально необходимыми комментариями):


Степняки объединены, сплочены (Добиться этого было бы, пожалуй, посложнее, чем временно «сплотить» князей-русичей), у них быстрые кони, осадные катапульты, чтобы брать города (Очевидное заимствование у Б.А.Рыбакова! И много городов на Руси половцы реально «взяли» с их помощью?)…

Бодрый и энергичный ритм мчащихся воинов чувствуется в описании черниговских кметей (Вообще-то они были «курянами», которых привёл с собой Всеволод Святославич, князь Трубчевский и Курский)…

Чувство чести диктует и тактику боя (Утверждение крайне невнятное, и более чем неубедительное!). В войске Игоря были не только прфессиональные воины-дружинники, но и крестьянское ополчение – «черные люди». Княжеская дружина была на конях, крестьяне шли в пешем строю (Совершенно очевидно: эти интересные подробности позаимствованы Д.С.Лихачёвым из «Летописи по Ипатьевскому списку». Но в аутентичном тексте СПИ нет (и никогда не было) никаких крестьян-ополченцев!!!). Речь Игоря напоминает речи Владимира Мономаха своею заботой о «черных людях» (Эрудиция г-на академика, конечно же, способна потрясти воображение кого-угодно, но причём здесь «золотое слово русской литературы», от анализа которого он удаляется всё дальше и дальше?!)…

Кажется, слышен скрип половецких телег, мчащихся навстречу русским (По-моему, технические характеристики «половецких телег» автором данного наблюдения безбожно искажены)… двигаются к Дону половцы «неготовыми дорогами», скрипят их немазаные телеги (Ага! Телеги всё-таки не «мчатся». Но что такое – «немазаные»? Да, и принадлежность «телег» именно половцам ещё надобно доказать!)…

Земля гудит, реки мутно текут, прах над полями несется (Чей «прах»? «Мёртворождённой», от самых своих истоков, советской «древнерусской филологии»?)…

Игорь Святославич тяжело переживал эту неудачу (своё неучастие в походе 1184 года): ему не удалось доказать свою преданность союзу русских князей против половцев, его могли заподозрить в умышленном уклонении от участия в походе, как бывшего союзника Кончака (Кто мог знать истинные чувства Игоря Святославича? Разве академик Лихачёв участвовал в сеансе спиритического общения с его «духом»?)…

…в следующем, 1185 году Игорь, «не сдержав юности» – своего молодого задора (Какая-там «уность», если Игорь был уже зрелым «мужем», на четвёртом десятке лет?), без сговора со Святославом и Рюриком бросается (По-моему, он не слишком сильно торопился) в поход против половцев…

Высокое чувство воинской чести, раскаяние в своей прежней политике, преданность новой – общерусской, ненависть к своим бывшим союзникам – свидетелям его позора, муки страдающего самолюбия – все это двигало им в походе (Вновь информация, полученная в ходе сеанса «столоверчения»?)…

Игорь был схвачен и связан, он мужественно принял вину на себя и в тяжелом раздумье о судьбах своего народа каялся в преступлениях, совершенных им против простых крестьян во время междоусобных войн. Его покаянная речь трагична (Средневековый феодал, раскаивающийся из-за смерти каких-то «холопов»? Совершенно невероятно!!!)…

Животные, деревья, трава, цветы, вся природа и даже городские стены (???) щедро наделяются им (Автором. - А.Н.) человеческими чувствами, способностью различать добро и зло, сочувствовать первому и ненавидеть второе (Гм… По-моему, здесь наш академик того… слегка увлёкся и хватил через край)…

Таким же, как у него самого, обостренным слухом и зрением, способным прозревать пространство, наделяет автор и своих героев (Что означает по мнению ДСЛ - «прозревать пространство»? А также следующее его выражение: «При всей мимолетности замечаний, которые автор «Слова» в своей лирической торопливости бросает о действующих лицах…»?)…

Чем шире охватывает автор Русскую землю, тем конкретнее и жизненнее становится ее образ, в котором оживают реки, вступающие в беседу с Игорем, наделяются человеческим разумом звери и птицы, принимающие участиев судьбе Игоря (Реки, «беседующие» с главным героем и «разумные» птахи – это реалистично, «конкретно» и «жизненно»?)…

Народны в «Слове» образы дерева, приклоняющегося от горя, никнущей от жалости травы, сравнений битвы с пиром, с жатвой (Почему это «дерево» и «трава» – обязательно «народные образы»? Сильно сомневаюсь я и в том, что символика «битв и пиров» была близка творчеству простого «народа»)…

Иной ритм – ритм большого свободного дыхания народного плача ощущается в обращениях Ярославны к солнцу, к ветру, к Днепру (Не надо быть «академиком», чтобы согласиться со мной: когда люди плачут, их дыхание прерывистое, стеснённое и неровное)…

Зрительно эффектны образы плавающих в красной крови золотых шлемов… черной земли, политой красной кровью (Бр-р-р… Возможно ли здесь вообще говорить о какой-то «зрительной эффектности»?)…

Образы мирного труда, пронизывающие всё «Слово о полку Игореве» в целом (Явное преувеличение-с!), делают это произведение апофеозом мира (Обхохотаться можно!). Автор «Слова» призывает к борьбе с половцами, в первую очередь, во имя защиты мирного труда (Неужели фактический разбой княжеской «ватаги» на чужой территории относился к категории «мирного труда», и нуждался в некоей «защите»?)…

Призыв «Слова» к защите родины, к охране мирного труда (Разве по сюжету СПИ на него кто-либо «покушался»?) ее народа звучит и сейчас с неослабевающей силой… Автор «Слова» обращается к образу ПИРА КАК К АПОФЕОЗУ МИРНОГО ТРУДА (Как там, у Л.Гайдая в «Операции Ы»: «Кто не работает - тот ест»?). И т.д. и т.п.


Где всё вышеперечисленное Дмитрий Сергеевич сумел разглядеть? Неужели же в «песне Игоревых воинов»? Ничего себе – «апофеоз мирного труда», с «кровавым вином» и человеческими косточками в виде «посевного материала»! Но в очередной своей «нетленке» – …надцатом по счёту «злате слове», теперь уже в «Поэтической библиотеке» из серии «Классики и современники» (М., 1987, с.7), академик Лихачёв заявлял уже нечто иное: «… Для автора «Слова» битва со степным врагом еще не кончилась. Поэма о победе была бы поэмой торжества и радости. Победа – это конец сражения, поражение же для автора «Слова» – это только начало битвы. Поражение должно объединить русских. Не к ПИРУ-ТОРЖЕСТВУ зовет автор «Слова», а к ПИРУ-БИТВЕ… Итак, налицо – три взаимоисключающие трактовки символики «пира»! Снова и снова ловить академика на грубейших логических противоречиях – невелико удовольствие. Беспокоит другое: если процитированные «ляпы» были настолько очевидными, то почему их не вскрыли другие исследователи, включая самых «неангажированных» и «независимых»? Что за всеобщее умопомрачение мы здесь наблюдаем? Ответа на поставленные вопросы у меня нет, поэтому лучше я приведу остроумное замечание Игоря Агранцева: «… для воспитательной работы со славным родом, впавшим в жалкую развращенность, не подходит такой способ как землетрясение и погружение его в морскую пучину». Вот именно! Заражая кого-нибудь бациллой «холеры» предыдущую «чуму» не вылечить, а «образцовый патриотизм» лучше воспитывать не на «позорных поражениях», а на оптимистических, положительных примерах, – когда «наши» непременно оказываются сильнее любых «cупостатов»…


Лично мне попадались, например, высказывания и таких «простодушных чудаков», которым всерьёз казалось, что «Слово» содержит-де «…страстный призыв к сплочению перед зловещими силами человеконенавистничества и агрессии», и что его следует-де отнести к числу произведений «…разоблачающих неправедные войны, отстаивающих право человека на счастье, на созидательный труд, на мирное небо над головой» (автором последних «перлов» был некто Ю.С.Мелентьев, функционер ЦК КПСС, «бывший» первый зампред Госкомиздата СССР и министр культуры РСФСР)… Так и хочется спросить: а кто на кого напал-то, в мае 1185 года, кто был тем самым «человеконенавистным агрессором»? Или половцы априори не имели права на счастье и «мирный скотоводческий труд»?.. И даже не стоит здесь прикрываться «фиговым листком» авторитета Генеральной конференции ЮНЕСКО, санкционировавшей все прошлые «юбилеи» и «круглые даты», связанные со «всемирно-историческим значением» плохо понятого памятника славяно-украинской литературы XVII века! Как и всякая другая чиновничья «контора», влиятельный «департамент ООН по культуре» будет и впредь «штамповать» любые празднества и торжества, лишь бы они были соответствующим образом «преподнесены» мировой общественности… А вот едва ли не самый «свежий» тому пример, позаимствованный мной из № 23 «Литературной газеты» за 2010 год. Две сотрудницы Софийского музея-заповедника в Киеве, г-жи Куковальская и Никитенко, произвольно «удревнили» возраст Софийского собора, на что их якобы сподвигло изучение настенных граффити, и, более того, выдвинули р-р-революционную гипотезу: Софию, дескать, строили не при Ярославе Мудром, а уже при Владимире Крестителе! И не только «выдвинули гипотезу», но и поспешили обратиться в ту самую ЮНЕСКу с «обоснованием» 1000-летия киевской «жемчужины древнерусской архитектуры», и даже как будто получили «добро» на внесение новой даты в официальные ЮНЕСКОвские «святцы»… Целиком поддерживаю директора Института археологии НА Украины Петра Петровича Толочко в его благородном негодовании по поводу «…дилетантского изменения времени рождения Софии», тем более, что первооткрыватель скандальных граффити, украинский эпиграфист С.А.Высоцкий, и близко не вычитал в них того, что привиделось вышеназванным дамочкам… С любыми цифрами в «древних» надписях надо, действительно, обращаться максимально осторожно, особенно, если они передавались на письме буквами и специальными значками.


Мне не очень хочется, в который уже раз, «нападать» на покойного академика Лихачёва, но что было хотеть от людей весьма далёких от проблематики «древнерусской литературы», если сам Дмитрий Сергеевич частенько занимался довольно сомнительной словесной «эквилибристикой». Ярчайший пример «филологической науки по Лихачёву» – его же комментарии к «Слову о полку Игореве» (см. Злато слово. М., «Молодая гвардия», 1986, с.414). Разбирая сложнейшую, действительно «тёмную», фразу «…рища въ тропу Трояню чрезъ поля на горы», академик Лихачёв заявил буквально следующее: «По-видимому, Троян здесь языческий бог (бог Троян упоминается в памятниках древнерусской письменности). Если это так (sic!), то в «Слове о полку Игореве» выражение «рища въ тропу Трояню» означает – «носясь по божественным путям (Как это понимать? – А.Н.)…». Здесь что ни слово – то хитрая подтасовка, либо увиливание от ответственности! В каких это «памятниках древнерусской письменности» (в подавляющем большинстве – монастырского «производства») мог встретиться «языческий бог Троян»? Что означает – «если это так…»? А если «не так», то какие ещё (гораздо более глупые) толкования были бы предложены нашему вниманию тогда? Наконец, кто у нас, в СССР, был «главным» по «древнерусским» (письменным!) литературным раритетам, и кого первого надо было винить в том, что «Слово» переводилось не совсем «так», как надо?


Тем не менее, вынужден разочаровать любителей скороспелых «сенсаций», – в предлагаемом вниманию читателей расследовании-реконструкции я даже не собирался покидать «лоно» традиционной Истории, и традиционного же Литературоведения (хотя мне совершенно очевидны достоинства и «новой хронологии», и «альтернативной истории», и воззрений, стоящего несколько особняком, Мурада Эскендеровича Аджиева). Я всего лишь свёл воедино те (побочные, случайные, не развившиеся) идеи, мысли и гениальные догадки, которые многочисленными исследователями прошлого и настоящего времён считались «второстепенными»… Слишком, слишком рано был «списан в утиль», как малоинформативный, старый-добрый «литературоведческий анализ» скандальной поэмы; кое-кто сильно поторопился уверовать и в то, что в филологической науке «строгие доказательства» невозможны-де «по определению». Очень даже возможны! И главными среди них следует признать т.н. «анахронизмы» (понятия, термины, материалы, технологии, исторические персонажи и т.п.), которые явно не соответствуют предполагаемому времени написания литературного памятника… Несколько опережая события отмечу, что встречающиеся в (якобы) «древнерусских» летописях обозначение последнего зимнего месяца у славян как «февраль», «колокола» и «колокольни» якобы VIII-XIV веков (включая и «вечевые»), и, тем более, такие термины, как «православие», «православная вера» и «православная церковь», – одни из самых очевидных примеров подобных «анахронизмов»… Тоже самое, в полной мере, относится к разнообразным географическим и этнографическим «реалиям» – т.е. природным объектам и явлениям (которые невозможно произвольно переместить куда-либо в пространстве и времени), очень «консервативным» религиозным культам и погребальным обрядам, блюдам национальной кухни и национальному костюму (читаем у Н.М.Карамзина: «…следы древних обычаев сохраняются в течение многих веков и самое отдаленное потомство наследует нравы своих предков»), а также климату, животному и растительному миру того географического региона, которые писатель (поэт) собрался запечатлеть в прозе или стихах.


Другими словами, если филологические «лепоты и красоты» в «библейских», «античных» или «средневековых» памятниках литературы вступают в ЯВНОЕ ПРОТИВОРЕЧИЕ с данными этнографии и культурологии, относящихся к истории определённого народа; если показанные в художественном произведении традиции, обряды, верования или бытовые «зарисовки» («национальные реалии») этому народу СОВЕРШЕННО НЕ СВОЙСТВЕННЫ; если вероятность конкретных природных явлений на данной географической широте КАТЕГОРИЧЕСКИ ИСКЛЮЧЕНА, а описание орудий и «технологий» труда, вооружения, приёмов и способов ведения боевых действий, титулатура светских и церковных владык и т.п. не соответствует РЕАЛЬНОМУ ВРЕМЕНИ ИХ ПОЯВЛЕНИЯ, – значит, автор не являлся ни современником описываемых событий (и «фантазировал» много позже), ни, тем более, уроженцем соответствующего уголка Земли! Подделать и сфальсифицировать можно многое: «возраст» бумаги (папируса, пергамента), «водяные знаки», даже почерк автора и его стиль, – и лишь вышеперечисленные признаки нельзя ни «сбагрить» из уже известных нам произведений, ни оболгать, ни как-то «скорректировать» их, в желательном для современной историко-филологической науки смысле. Ибо сказано: что написано пером… А сейчас проведём маленький эксперимент. В тексте «Слова» князь Святослав Киевский, обращаясь к Всеволоду Большое Гнездо, величает его «великим князем». Теперь сравним это с таким утверждением академика Лихачёва: «…Титул «великий князь» появился на Руси не ранее XIII в. (Д.С.Лихачев. Текстология. СПб., 2001, с.286)… Снова будем поминать всуе неграмотных «переписчиков» и неквалифицированных «редакторов»?


Следующим, и достаточно «строгим», доказательством, позволяющим если и не идентифицировать напрямую анонимного автора, то хотя бы «оконтурить» время его жизни и творчества, являются всевозможные текстуальные «аналогии», «аллюзии», «параллели» и прочие совпадения (как дословные, так и «мотивированные») анализируемого памятника с уже известными нам. Грубо говоря, если автор, достаточно часто и широко, использовал литературные «наработки» (мотивы, образы, метафоры, сравнения и т.п.) «из Вергилия», «из Петрарки», или «из Эразма Роттердамского» (почему бы и нет?), то родиться ранее этих европейских «художников слова», либо даже жить в одно время с ними, он не мог никак… Таким образом, Д.С.Лихачёв, в одном из своих литературоведческих очерков 1984 года, совершенно напрасно поддался чувству отчаяния: «Многое не может быть доказано, поскольку не могут по самому существу вопроса, его постановки, указаны аналогии. И речь может идти лишь о наших общих представлениях, догадках и воображаемых явлениях…». Отнюдь! Треть моего расследования как раз и посвящена тому, что очевидные «аналогии» отмечались и в прошлом, что кое-кому из российских учёных «второго плана» не раз улыбалась удача (и эти «аналогии» находились!); но в ещё большей степени я намерен доказать, что их можно легко отыскать и сегодня – было бы только желание.


Предлагаемая мной версия, разумеется, не претендует на звание «итоговой», но она настолько НЕПРОТИВОРЕЧИВА, что позволяет воздать должное трудам моих предшественников, примирить самых «горячих» оппонентов и, что самое главное, доходчиво объяснить как некоторые «тайны», окружающие историю находки «Слова о полку Игореве», так и его жанровые, стилистические, лингвистические и прочие особенности. Может быть мне просто повезло, необыкновенно повезло… Размышляя над «Словом о полку Игореве», лишний раз убеждаешься в том, что нет людей неинтересных, как нет и абсолютно безумных гипотез, в которых не содержались бы рациональные «зёрна» Истины. Дело в том, что параллельно с капитальными трудами о «Слове» учёных традиционных взглядов, моё внимание привлекли культурологические и исторические работы «альтернативных» исследователей – Л.Н.Гумилёва, М.М.Постникова, А.Баркова, И.Агранцева, Я.Кеслера, М.Аджи, Е.Габовича, немца У.Топпера и др. Их плодотворная деятельность доказывает: настоящие открытия в области гуманитарного знания возможны сегодня только при естественнонаучном подходе, на основе МЕЖДИСЦИПЛИНАРНЫХ исследований, и на стыке разных наук, когда «гармония» истории тщательно проверяется «алгеброй» религиоведения, филологии, этнографии, социальной географии, астрономии, материаловедения или химических технологий. Грубо говоря, в XXI веке Историческое Знание уже не может быть, как и прежде, «монолитным», но только «мозаичным»!


А вот и ярчайшая иллюстрация к вышесказанному – знаменитые «10 соколов» из зачина «Слова о полку Игореве». Циферка «10» (см. напр. «Екатерининскую копию»), бережно и тщательно скопированная первыми издателями из рукописного оригинала (Как единодушно признавали Карамзин и Малиновский: «Песнь о походе Игоря со всею точностью напечатана против подлинника»), волшебным образом превратилась у переводчиков-перекладчиков в лукавое словцо «десять». Уловка понятна, но спасти учёным-традиционникам всё равно уже ничего нельзя! Согласно Ярославу Аркадьевичу Кеслеру понятие «нуль» и в XIII веке ещё отсутствовало; его не использовал даже основоположник современной математики Леонардо Фибоначчи (1180-1240). Цитирую далее Я.Кеслера: «…Ни в «древнееврейском», ни в «древнегреческом», ни в «церковнославянском» алфавите значка, отображающего нуль нет, хотя буквы имеют числовые значения по десятичной (правильнее – десятеричной) системе счисления» (Я.Кеслер. Русская цивилизация. Вчера и завтра. М., «ОЛМА-ПРЕСС», 2005, с.368)… Но в старославянском языке не было попыток передать нуль и при помощи какой-либо буквы, сопровождаемой дополнительным, надстрочным знаком («титло»)! Более того, известно, что на десятеричную денежную систему (1 рубль = 10 гривен = 100 копеек) впервые в мире перешла именно Московия, примерно в первой трети XVI века, понятие о «десятичных дробях» ввёл в математику голландец Симон Стевин (1548-1620), во второй половине XVI столетия, а использовать бинарную систему (состоящую из 0 и 1), нашедшую применение в современных компьютерах, впервые предложил в 1679 году немецкий учёный-энциклопедист Готфрид Вильгельм Лейбниц (1646-1716)… Откуда тогда в письменных литературных памятниках Киевской Руси якобы «XII века» могли взяться сами числа 10, 100, 1000, 10 000, а также производные от них, да с соответствующими словами? Получается, что временная индикация «погодных записей» отечественных летописей (а также западных анналов и хроник), совершенно независимо от результатов, полученных А.Фоменко и Г.Носовским, пересчитывалась много позже описываемых в них событий, т.е. «задним числом», и вся традиционная, «длинная» хронология, действительно, катится в «тар-тарары»… Вот блестящий пример того, как история математики способна реально помочь нам в вопросе об истинной датировке «Слова о полку Игореве»!


И вот же странная закономерность: в мою концепцию авторства и датировки «Слова» прекрасно «укладываются» ЛЮБЫЕ ВЕРСИИ, появившиеся за последние 50 лет (вплоть до самых экзотических и экстравагантных) – акростихи в поэме (В.Сумаруков, М.Щепкина, А.Золотухин, Ю.Сбитнев), «античные» мотивы и реминисценции, «Траян – это Гомер» (А.Гогешвили), построение поэмы в структуре «византийского» церковно-песенного канона (А.Золотухин), «автор – болгарин Баян» (А.Никитин), «автор – обрусевший половец» (О.Сулейменов) и т.д. и т.п., но (!) без традиционной «жвачки» про XII век, и неоязыческих «камланий» про (якобы) произведение «коллективного народного творчества дохристианского периода»… Увы, чаемое Н.А.Морозовым, ещё в начале XX в., «слияние истории и естествознания» (как у Ньютона, Ломоносова, Постникова, Кеслера и др.), к большому сожалению, до сих пор не произошло. «Герои» традиционной историографии всё те же: авантюристы-кладоискатели, вроде Шампольона и Шлимана, разнообразные фальсификаторы-славянофобы, наподобие «норманнистов» Байера, Шлецера, Миллера и Тишендорфа, да ночной колпак писателя Карамзина и… «снотворные» истины официальной историко-филологической науки.


Относительно застарелых «болячек» последней дисциплины в исследовании СПИ, наиболее, на мой субъективный взгляд, точный и беспощадный «диагноз» поставил в конце прошлого века А.А.Гогешвили (1934-1997): «Рискну… обнажить то, что скрывается за таким опасливым отрицанием самой мысли об анахроничности «Слова о полку Игореве»: Лихачёв лучше, чем кто-либо другой, представляет масштабы катастрофы, которая разразится, если обнаружится, что текст, известный нам как список Мусина-Пушкина, представляет собой продукт творчества безвестного или, наоборот, очень известного литератора XVIII в., или хотя бы испытал его редакторское «облагораживающее» воздействие. В один миг превратятся в груду бумажной мукулатуры все глубокомысленные и полные патриотического пафоса научные труды, посвященные обоснованию его имманентной «народности» и национально-этническо-языческой самобытности; многочисленные диссертации, статьи и литературно-исторические комментарии, доказывающие его подлинность, оригинальность и виргинальность, превратятся в очень злую мистификацию доверчивых читателей и самоубийственную для их авторов фикцию. Более того, учитывая исключительную роль «Слова» в становлении и эволюции русистики, зашатаются все нагороженные за последнее время «монументальные» конструкции, на которых держится здание советской теории древнерусской литературы»(цит. по: Три источника «Слова о полку Игореве». Исследование. - М.: Белые альвы, 1999, с.83)… Имею на сегодняшний день ряд наблюдений, позволяющих не только развить эту плодотворную мысль глубокоуважаемого Арсена Арсеновича, но даже и кое-где слегка поправить его: преизрядная «груда бумажной мукулатуры» может образоваться и в том случае, если мы докажем, что СПИ - не «продукт творчества» безымянного мистификатора-стилизатора XVIII века, а подлинное, оригинальное творение «очень известного литератора», к примеру, второй половины XVII столетия…



Роза во ржи…



Я убеждён, что авторство (и датировка!) «Слова о полку Игореве» достоверно вычисляется по «методу Игоря Агранцева», гласящему: «принципы исторического письма заложены в литературных произведениях». Из него следует, что историческая наука ошибочно «отождествляет» ФАКТЫ минувших эпох и ПИСЬМЕННЫЕ СООБЩЕНИЯ о них, содержащиеся в известнейших нарративных текстах, – будь то Библия, «древнерусские летописи», европейские «средневековые хроники» или исторические трагедии Шекспира. Следует признать, что И.Агранцев лишь «развернул» лаконичную мысль, высказанную в 1904 г. нобелевским лауреатом по литературе, Теодором Момзеном: «История как частное, входит в обширное понятие филологии». По свидетельству А.Вознесенского, выдающийся немецкий философ Мартин Хайдеггер фактически подтвердил данную мысль в частной беседе с российским поэтом: «Поэзия есть приношение даров, основоположение и начинание… Это значит не только то, что у искусства есть история… но это значит, что искусство есть история в существенном смысле: оно закладывает основы истории»… Кому Момзен, Хайдеггер и Агранцев – не указ, тому советую почитать «Литературный энциклопедический словарь», точнее статью «Филология», сообщавшую, что оная наука есть «совокупность гуманитарных дисциплин, изучающих историю и сущность духовной культуры человечества через языковой и стилистический анализ письменных текстов». А у известного русского языковеда XIX в. и составителя знаменитого «Словаря древнерусского языка» И.И.Срезневского читаем: «Первые страницы нашей истории останутся незаписанными. Они останутся белыми до тех пор, пока не примет в этом участия филология (sic!). Она одна может написать их». В этой связи, нелишним будет упомянуть и философа К.Ясперса, который в предисловии к книге «Смысл и назначение истории» (1949) писал: «Данные исторического времени – времени письменной документации – случайны и неполны, число источников растёт лишь начиная с XVI в.». Приведённые цитаты как раз и подтверждают, что «профессиональный филолог» был (на протяжении последних 500 лет – точно!) тем самым «судиёй», который самостоятельно решал – что есть «литературный миф», и что есть «историческое свидетельство»…


Вот на чём – на игнорировании феномена ЛИТЕРАТУРНОСТИ В ИСТОРИИ (Евгений Яковлевич Габович, в свойственной ему остроумной манере, сформулировал его по-своему: «о степени литературного вымысла в качестве исторического эрзаца», а немец Уве Топпер – как «литературное выражение потребности западноевропейских народов в героической модели поведения») – основательно «прокололись» очень многие из тех, кто бросился в погоню за «тенью» великого произведения. Они, видимо, очень торопились удивить мир очередной «громкой сенсацией», вглядывались в «Слово» в поисках себя, любили себя в «Слове»; а надо было по-другому – любить «Слово» в себе, внимательно вслушиваться в его таинственный рокот, лелеять в себе его «божественный глагол»… Мой же предварительный вывод звучит так: в многолетней дискуссии вокруг «Слова» необъяснимым образом перепутаны взаимоисключающие проблемы – его подлинности (оригинальности) и хронологического «возраста» данного литературного памятника. Но истинные шедевры не становятся «хуже» лишь потому, что реальное время их создания оказывается гораздо ближе к нашим дням, чем это традиционно считалось. Поэтому мне сложно согласиться с мнением Д.С.Лихачёва о том, что «передатировать «Слово» нельзя без ущерба для его идейной и эстетической ценности». В действительности дело обстоит, как раз, наоборот!


У всякого времени – свои песни…«Слово о полку Игореве» нельзя признать «преданьем старины глубокой». Почему? Прежде всего, потому, что для мировоззрения человека XII века был просто исключён такой впечатляющий, «широкоформатный», территориально-географический охват разнородных событий (при хронологической «глубине» более 150 лет!) – от Венеции до Великого Новгорода, от Германии до «Половецкого поля», от Византии до Волги и Северного Кавказа – какой мы наблюдаем в анализируемой поэме. Знаменитый француз Марк Блок в своей «Апологии истории» прямо предупреждал: «…историкам, естественно склонным чрезмерно интеллектуализировать человека, полезно помнить, что далеко не все резоны резонны»… К примеру, совершенно «нерезонным» следует считать общераспространённое убеждение в особой, «феноменальной» памяти наших далёких предков, способной надёжно фиксировать и удерживать столетиями (задолго до появления пергамента и бумаги) громадные поэтические тексты, объёмом в несколько тысяч стихов, причём в единственно-правильном варианте… Объединение четырёх «стихий» (мифологии, поэзии, истории и политики) в «Слове» – культурное явление совершенно немыслимое для «молодого русского феодализма»! Никакой «вундеркинд» XII столетия не мог знать подробную «политическую историю» междукняжеских отношений того времени, а также тонкости и нюансы династических «родословий» всей «Русской земли», потому что ранее XVI в. просто не существовало «общерусского» летописного свода, следы которого, кстати, странным образом затерялись в «опричной» Александровой слободе. А написание более-менее последовательного и упорядоченного «курса» российской истории фактически началось в 1672 г., с «Кройники» иеромонаха Феодосия Софоновича и, основанного на ней, киевского «Синопсиса» 1674 г. (банально скопированного с польской хроники Стрыйковского) архимандрита Иннокентия Гизеля. Впрочем, последний «документ» содержал необъяснимый, 150-летний «провал» между нашествием Батыя и Куликовской битвой, который сразу ставит под большой вопрос достоверность этого «первоисточника» в целом…


Ещё более невероятной выглядит способность автора видеть Древнюю Русь в «исторической перспективе», а также всерьёз рассуждать о каком-то «единстве общерусских действий» или стратегии «коллективной безопасности»!? Единство было недостижимо именно потому, что князья XI-XII веков сами («самодержавно») решали – идти им в «Дикое Поле» войной или тихо сидеть в родовом «гнезде», враждовать с «погаными» или родниться, и где – «дело богоугодное», а где – «козни вселукавого диавола». В 1097 г., на княжеском «съезде» в Любече было так и заявлено: «…кожды да держит отчину свою». Таким образом, у феодальных властителей XII века не могло быть «национального мировоззрения» (этой, далеко не безобидной, выдумки традиционной, идеологизированной истории), все их помыслы сводились к защите своих владений и захвату чужих, а их союзы друг с другом и династические браки отличались прагматизмом и «ситуативностью». Принадлежность союзника к Западу или Востоку, равно как и «иноверие» жениха (невесты), никогда не считались непреодолимым препятствием… А вот и первые, отнюдь не праздные, вопросы: кто в XII веке мог научить автора «Слова» не только отображать окружающий мир образно-художественными средствами, но и мыслить «исторически»? И где он проходил свои историко-филологические «университеты»?


Ни киевляне, ни черниговцы, ни полочане не могли в XII в. даже слышать таких слов, как «корабль», «аварский», «ковыль» (последнее известно в русском языке с XIV в.; по: М.Фасмер), «усобица» (да и с общеславянским «мостом» и тюркской «телегой» далеко не всё ясно), таких этнонимов, как «русичи», «венецианцы», «немцы» или «греки». Они никак не могли быть знакомы со следующей технической терминологией: «чепь» (вместо «цепь», обычное написание для XVII-XVIII вв.; по: М.Фасмер, Я.Кеслер), «дьскы»-доски (предполагавшие знакомство «древних русичей» с пилой (!), причём изготовленной даже не из кованой, а из катаной стали, а также трёхгранным напильником для её заточки - детищем» XVII века; по: Я.Кеслер), «струны» весьма неясной этимологии (предполагавшие знание технологии их «волочения», наличие винторезной техники по металлу и появление т.н. «колков», позволявших настроить щипковый или смычковый музыкальный инструмент), «харалужный» (технология закалки XVI в., причём не имеющая ни малейшего отношения к изготовлению т.н. «булатной» стали; по: Я.Кеслер). Сочетание же «ЧЕПИ ХАРАЛУЖНЫЕ» – это вообще один из последних «гвоздей» в «гроб» датировки поэмы XII веком, её решительное опровержение, что называется, в квадрате!.. Не могу здесь не отметить элегантное и красивое толкование выражения «Уже дьскы безъ кнъса…», предложенное тверским исследователем А.Л.Никитиным, который вслед за В.Н.Перетцем и Ф.Я.Приймой отталкивался в своих выводах от многочисленных «сербизмов» (sic!) в «Слове о полку…» (цитирую): «Полагая в данном месте сохранившуюся в сербском языке форму слова «князь» («кнез»), впоследствии искаженную переписчиками («кн[е]са» вместо «кн[е]за»), но сохранившую первоначальное твердое «[е]», и следуя внутренней логике «вещего сна», в «дьскы», оставшихся «без князя», я вижу испорченное слово «д[е]тьскы»… (т.е. «младшую», личную дружину князя), получившее такой же оттенок юго-славянской орфографии (sic!), как и предшествующий «кн[е]с» (см. его ст. Наследие Бояна в «Слове о полку Игорове». Сон Святослава. // «Слово о полку Игореве». Памятники литературы и искусства XI-XVII веков. М., «Наука», 1978, сс. 112-133)… Реальные, исторические прототипы героев «Слова» немало удивились бы, узнав, что отдельные грамотеи Киевской Руси уже в XII в. будут употреблять форму «салтан» - норму произношения XVII-XVIII вв., польское «комонь» (неоднократно встречающееся в южноукраинских и «казацких» летописях XVII в; вспомним здесь и гоголевское словцо из «Тараса Бульбы» – «охочекомонно»), «кмети» (слово, бытовавшее в документах XVI века; так, у Андрея Дикого в «Неизвращенной истории Украины-Руси» встречаем ссылку, датируемую 1568 г., с упоминанием каких-то беглых «кметов Ивашки и Иванка»), а малороссийские «годины» и молодцы-«паробки» (если это, в действительности, не «папорзи» или «паворзи», как детали рыцарских лат) появятся в их повседневной речи задолго до формирования как великорусского, так и, собственно, украинского языков! Наконец, нашим далёким «пращурам» явно было невдомёк, что пресловутые «живые шереширы» – это не «стрелы» вовсе, и не горшки с «греческим огнём», но младшие офицеры-«сераскиры» в армии Оттоманской Порты (согласно Я.Кеслеру)… Даже если Ярослав Аркадьевич здесь и заблуждается насчёт «младших офицеров», и «сераскир» (в традиционном прочтении), действительно, означает турецкого «главнокомандующего», или (того больше) «военного министра», - это, по-моему, лишь подчёркивает сугубый авторский сарказм в отношении своих героев…


Вновь напомню, что «высокая литература» – это (по М.М.Постникову) следствие «автоматизированного» орфографического навыка эпохи книгопечатания. Многовековая «монополия» сложнейшего в изготовлении (и потому – чрезвычайно дорогого) пергамента лишь препятствовала его выработке. Без бумаги (т.е. черновиков), ученических диктантов, без прочтения большого количества книг и длительной практики «сочинительства», написание литературных шедевров, подобных «Илиаде», «Песне о Роланде» или «Слову о полку Игореве», было невозможным в принципе! Чрезвычайно важным представляется мне, например, то, что некоторые его персонажи (певец Боян, князья Изъяслав и Всеволод Васильковичи) русским летописям не известны, а сама топография т.н. «городенского княжества», со столицей в «Городно» или «Городне», не ясна до сих пор. Энтузиаст и мученик белорусской исторической науки, Н.И.Ермолович, язвительно замечал по данному поводу: «Мы даже не уверены, что оно обязательно было на территории Беларуси». И это полностью согласуется с мнением известного литературоведа Ю.Лощица, а также богослова П.Флоренского, о том, что древнерусская литература старалась избегать излишних «баснословий», и практически не знала, что такое вымысел! Осмелюсь логически продолжить данную плодотворную мысль: и «протогерманская», и «старофранцузская», и «древнеитальянская» – тоже… Правда, с «Бояном» не всё так просто: в его реальном существовании ни минуты не сомневался митрополит Евгений (Болховитинов), у великого гунна Аттилы был, как говорят, сын Боян, автор «Задонщины» упоминал «Бояна гораздага гудца в Киеве», а в документах Минской епархии утверждалось, что «певец Боян» доживал свой век в Вознесенском монастыре, основанном якобы Всеславом Чародеем (Воспоминание о древнем православии Западной Руси. М., 1867. с.170, 179). Наконец, исследователь Г.В.Сумаруков, в своей книге «Затаённое слово», приводил факт покупки княгиней Марией Васильковной (супругой Святослава Всеволодича) некоей «земли Бояновой», возле киевского Кирилловского монастыря, «за 700 гривен»…


Тем не менее, всякий вымысел, строго говоря, есть ложь, а она для человека Средневековья являлась несомненным «табу», грехом. Автор «Слова», напротив, дерзко нарушал каноны и традиции; он воскрешал (будто бы) полузабытые образы языческих богов (чего, впрочем, не возбранялось делать в XVI в. ни поляку Яну Вислицкому, ни литвину Николаю Гусовскому, а в XVII в. даже и православному (!) черниговскому архиепископу Лазарю Барановичу, смело вставлявшим в свои поэтические творения «диан», «медей», «аполлонов», «марсов» et cetera), населял (как будто) мир разными фантастическими существами, явно неведомыми Священному писанию, сознательно прерывал рассказ о событиях 1185 г. историческими экскурсами и многочисленными лирическими отступлениями… Как писал в работе «Спорады» (1908) философствующий эстет «серебряного века» Вяч. Иванов, исследовавший творческую «кухню» поэта-лирика: «… он чувствовал, что под фантастическою маской лирический порыв изливается непринужденнее, прямодушнее и целомудреннее» (Цит. по: Родное и вселенское. М.: Республика, 1994, с.80)… Но, с другой стороны, «Слово о полку Игореве» не может, не должно считаться подделкой или мистификацией («пастиш») XVIII века, – такие хлёсткие, безапелляционные оценки ему выносили искренне заблуждавшиеся (или специально вравшие) люди. Ссылки же на знаменитое определение К.Маркса («…суть поэмы – призыв русских князей к единению как раз перед нашествием собственно монгольских полчищ»), и прочую сомнительную «экстрасенсорику», представляются в настоящее время смешными и абсурдными, ибо Каялу и Калку разделяли, по меньшей мере, сорок лет абсолютного неведения «русичей» и «монголов» о взаимном существовании под небесами…



«Тайная история» XVII века



Под византийским влиянием
мы были холопы чужой веры,
под западноевропейским стали
холопами чужой мысли.


В.О.Ключевский



Главным «проклятьем» профессиональной науки о прошлом человечества было и есть, как считают многие, чрезмерное принижение её религиозной составляющей. СССР, в этом смысле, был уникальной страной, где доказательство «не-бытия Бога» даже стало отдельной «научной дисциплиной»! Но в силу добровольного дистанцирования от «религиозного мракобесия» (в действительности – от тайн «высшего порядка») «атеисты-рационалисты-материалисты» новейшего времени подрастеряли «ключи познания», в силу чего сосредоточились на производстве исторических мифов с разной степенью литературной обработанности. Уже известные нам А.С.Орлов и С.К.Шамбинаго непроизвольно озвучили главную причину, по которой советская историко-филологическая наука так и не смогла, здраво и непредвзято, оценить поэтику и символизм большинства «древнерусских» литературных произведений: «Несмотря на упорное гонение, направленное средневековой церковностью против произведений живого народного духа, Слово о полку Игореве не потонуло в потоке повестей, создавшихся по летописному шаблону, окрашенному библейской риторикой (sic!). Оно не только уцелело в среде своего культурного круга, но и заразило церковных книжников (sic!)… Итак, по изумительной диалектике жизни церковная среда, гнавшая «песни, басни и кощуны», культивировавшая вопреки им византийско-библейский стиль, сохранила для нас полуязыческое произведение мирской поэзии, добившись, однако, того, что сделала его текст редчайшим, единственным»…


Отказал же, однажды и решительно, Б.А.Рыбаков тем «претендентам» в авторы знаменитой поэмы, которые имели духовный сан, уверил себя и окружающих в том, что «Слово» мог написать только светский человек, – и сразу стал недосягаем для научной критики… И с чего это наш академик взял, что автор «Слова о полку Игореве» – это литератор «…равнодушный к христианской церковности, так далеко оттеснивший христианскую терминологию своими дерзкими языческими гимнами»? Непонятно. И «языческие гимны» мне обнаружить не удалось – может быть плохо искал… Заявил Борис Александрович, например, что «чёрные клобуки» – это кочевники, и попробуй теперь докажи, что и сам тип головного убора, и та роль, которую они играли в инаугурации южнорусских князей («Хочет тебя вся русская земля и все чёрные клобуки… В нас ти есть, княже, и добро и зло»), – явное свидетельство того, что мы имеем дело именно с летописными священнослужителями, придававшими своим духовным авторитетом «легитимность» светской власти. И то правда: предельно абстрактные понятия «добра» и «зла», всецело принадлежащие философии и богословию, наврядли посещали уже в XII веке конкретные головы «сынов степей», увенчаных (как утверждают некоторые фантазёры) высокими, чёрными папахами из каракуля… «Конница из клириков» – это вообще нечто фантасмагорическое, это будет даже посильнее «сапогов всмятку»! Большинство «творений» Бориса Александровича вообще видится мне какой-то жуткой смесью «марксистско-ленинской», атеистической идеологии с археологией… Главную, существенную «ахиллесову пяту» последней дисциплины точно подметил Евгений Габович, в своих редакционных комментариях к книге У.Топпера «Великий обман. Выдуманная история Европы» (с.250): «Основная проблема современной археологи в ее подчиненном положении по отношению к историческому официозу. Археологи вынуждены искать объяснения для своих находок в рамках традиционных исторических мифов, ибо в противном случае им грозит лишение финансирования, остракизм историков и потеря научной репутации. Археология и история – это сиамские близнецы, которые друг друга отравляют и которых ни один хирург не способен сегодня разъединить…».


Одному из самых известных знатоков русского православия, Н.М.Никольскому, принадлежала следующая примечательная фраза: «Если XVII в. был героическим, то XVIII – был веком эпигонов» (История русской церкви. Минск, «Беларусь», 1990, с.239)… Смутный, «бунташный» век глубинного культурного «перелома» и великой «переоценки ценностей», потрясший буквально все традиционные устои русской жизни и национального самосознания, вызвал к жизни настоящее «половодье» оригинального сочинительства, определил стремление ряда авторов (в т.ч. религиозных) по-новому осмыслить факты окружающей действительности, выйти за пределы традиционной тематики, отразить прошлое и настоящее своего народа. Объективности ради следует уточнить: «насильственного» перелома, «навязанной извне» переоценки, «искусственно спровоцированных» потрясений. И в этом признании не содержится ничего оскорбительного для славянского «менталитета»; гораздо более странным выглядит то обстоятельство (не имеющее разумного объяснения до сих пор), что отцам-иезуитам тайные проделки удавались буквально везде – в Германии, Польше, Украине, Литве, Индии, Китае, Южной Америке – только «Святую Русь» они почему-то обошли стороной…


Я слабо верю в теорию «мирового заговора», но я абсолютно убеждён в том, что именно в XVII в. ушлые иезуитские «культуртрегеры», приведя к послушанию Литву и «освоив» Украину, всерьёз взялись за Великотартарское федеративное государство (географическую «константу» всех европейских карт XVI-XVIII вв.!), включавшее в себя и крайне амбициозную Московию (Московскую Тартарию). Более того, они подвергли его настоящему «погрому» в ходе неслыханной, по размаху и наглости, «подрывной операции», санкционированной Ватиканом. Вспомним только: двойная смена правящей династии, пять монархов на кремлёвском престоле, три «с гаком» Лжедмитрия, мерзкие клятвопреступления, неразбериха с патриархами, две иноземных «интервенции», «крестьянские» восстания Болотникова и Разина (имевшие все признаки гражданских или национально-освободительных войн), государственный «коллапс» Великой Тартарии и бесследное исчезновение с лица земли её столицы (!) и, наконец, полная смена национальной религии, под видом церковных «новшеств» властолюбцев Филарета Романова и Никона. «Чужие интересы, ставшие своими. Это и есть сокровенная история», – подметит Мурад Аджи. А можно сказать и так: малороссийские «столпы православия», ставшие польскими сенаторами, литвинские «застенковые Митьковичи», превратившиеся в шляхтичей Мицкевичей, – это тоже часть «сокровенной истории»! Православные паны и шляхтичи были реальной политической опорой своей церкви, щедрыми меценатами, патронами и пожертвователями храмов и монастырей, а также кандидатами на епископские кафедры. Однако общие сословные интересы объективно сближали православных аристократов с католиками. Уж не знаю точно, читали ли «Слово о полку Игореве» поэт М.Богданович (судя по воспоминаниям отца, Максим Адамович «Слово» всё-таки читал…) и этнограф А.Ельский, но тенденцию они уловили верно… «Geant Ruthenus – nationae Polonus» – так средневековая латынь выразила национальное «раздвоение» отпрысков многих белорусских и украинских княжеских родов: «По рождению русин, по национальности поляк»…


Когда же среди знатных литвинов и русинов появилась мода на новые религиозные идеи, тогда вслед за бывшими католиками в кальвинизм и социнианство «отпали» и многие православные феодалы: Кишки, Ходкевичи, Глебовичи, Сапеги, Войны, Пацы, Воловичи, Огинские, Кисели, Немиричи и др. Контрреформация, волна католического возрождения, возглавлявшаяся иезуитами, в свою очередь, увлекла этих протестантов из вчерашних православных прямо в католичество, а иезуитские коллегии и академии стали весьма привлекательными для отпрысков православной элиты ВКЛ. Вот откуда в творениях Дмитрия Ростовского очевидная, плохо скрываемая неприязнь к протестантизму и его духовному вождю М.Лютеру! В «Поучение о поклонении святым иконам» он открыто называет протестантов «иконоборцами» («…Вы - идолы, северные иконоборцы, ибо имеете очи и не видите Бога, изображенного на иконе Его святой, не видите чудес, истекающих от святых икон Богородицы, изображенных самим святым Лукою и творящих премногие чудеса»), а в самого немецкого монаха неоднократно (!) называет «учеником» и собутыльником Бахуса-Вакха на «иродовых пирах» («Кто назовет истинным Богом Бахуса, который является начальником всех пьяниц?.. Бахус, бог чревоугодия, с учеником своим Мартином Лютером… Стыдись же, Бахус с Лютером, говорящий, что воины в полках ослабеют из-за воздержания от мяса»). В святительском же «Слове о молитве в четверток первой недели по Святом Духе» мы встречаемся с явным свидетельством того, что теологические споры с последователями Лютера,Кальвина и Социна были актуальны на Украине и в конце XVII века: «…Многие из нынешних политиков или лжеполитиков, или, лучше сказать, еретиков, говорят, что не следует молиться. Если, говорят они, Господь уже предопределил что кому дать и если Его ПРЕДОПРЕДЕЛЕНИЕ (один из главнейших догматов протестантизма; выделено мной. – А.Н.) неизменно, то молитва совершенно напрасна: ибо если Бог предопределил дать, то даст и не молящемуся, а если предопределил не дать, то не даст и молящемуся».


…Фактически случилось следующее: по наущению из Рима, но руками «греческих» патриархов-нахлебников, была произведена подмена, подлог «русской идеи». Концепция «третьего Рима» (согласно которой Москва провозглашалась единственной наследницей византийского, «истинного» православия) была истолкована не в эсхатологическом, а в чисто политическом её значении. По авторитетному определению видного историка церкви, Г.В.Флоровского, она «…окончательно переродилась из апокалиптической догадки в правительственную идеологию. Было установлено Московское патриаршество во свидетельство независимости и преобладания скорее Русского Царства, чем самой Русской Церкви». Грандиозный замысел создания «Великой греко-российской империи», возглавляемой русским самодержцем, явилась причиной спешной унификации «русской» и «греческой» церковной практики, что впоследствии назвали «никоновской реформой». Читаем у Н.А.Бердяева: «Духовный провал идеи Москвы, как Третьего Рима, был именно в том, что Третий Рим представлялся, как проявление царского могущества, мощи государства, сложился как Московское царство, потом как империя и, наконец, как Третий Интернационал». Не могу здесь не процитировать дельную мысль Мурада Аджи: «…в 1666 году Москва, забыв о неминуемом гневе Божьем, повела Русскую церковь против воли Господа»(Европа, тюрки, Великая Степь… с.309)…


Чтобы разрушить государство, совсем ведь не обязательно совершать акт прямой, внешней агрессии; достаточно сформировать у его аристократии комплекс «этнокультурной неполноценности», вовлекая «туземное» юношество в иную веру, через продуманный образовательный процесс – «бесплатный», как сыр в мышеловке. Читаем у Мурада Аджи: «Чем опасно идеологическое вторжение? Тем, что не бывает быстрым и видимым, оно, как проказа, тянется годами и десятилетиями, всю жизнь, поражая один орган за другим. Враг не обозначает себя, он может быть в маске друга, лучшим советчиком. Стоять рядом. Его оружие – слово, перерастающее в слух, сплетню, оговор, вражду» (Тюрки и мир… с.331)… Иногда складывается впечатление, что и церковный «раздрай» 1666-1667 гг., и натужное (искусственное) укоренение ислама («египетской ереси») в Поволжье (без святынь и мест для «хаджа», без «шариата», наконец – без доктрины «джихада»!), были подготовлены и «наработаны» именно в Смуту. Причём, «Великая Замятня» в Московии только усугублялась полнейшей «анархией» (тут вам казацкие «бунты и восстания», и разорительная «Хмельниччина», и апокалиптическая «Руина») в соседней Малороссии! Такое «светопреставление» не могло не сказаться на душевном здоровье русской нации. «Иезуиты, замутив, завоевали русское общество, лишили его устойчивости, и в нём не осталось былого единства, а значит, опасности для Запада… Иезуиты предлагали русским славянам забыть себя, своих предков и начать новую историю», – напишет М.Аджи (Тюрки и мир: сокровенная история. М, АСТ, 2004, с.575, 578).


Версия о том, что автором «Слова» категорически не мог быть священнослужитель, изначально показалась мне необоснованной. И моя уверенность лишь окрепла, когда я внимательно вчитался в работы покойного А.А.Гогешвили, рассматривавшего текст «древнерусской» поэмы с точки зрения развития европейской литературы, с тремя главными для неё «архетипными компонентами» – Библией, эпосом Гомера и латиноязычной поэзией раннего Средневековья. Причём, Арсен Арсенович и отрывки из цикла французских эпических «жест» о Гильоме Оранжском обильно цитирует, и даже макферсоновского «Оссиана» «препарирует» самым подробнейшим образом, а вот творения европейских гуманистов и писателей-«утопистов», балканский (болгаро-сербский) литературный «сегмент», не говоря уже о панегирической виршевой поэзии высокообразованных малороссийских иереев XVII века, его внимание почему-то не привлекли… И тут-то меня осенило: Гогешвили – вовсе не первопроходец, до него уже был И.Н.Голенищев-Кутузов, в круг интересов которого, как раз, и входили сербский эпос, литература «латинского» Средневековья и итальянского Возрождения! Илья Николаевич, получивший советское гражданство с большим трудом, и вернувшийся на родину только после смерти Сталина, в 1964-м не осмелился открыто выступить против «профанации» жуковых-рыбаковых-лихачёвых, но он задал верное направление будущим исследованиям: тщательно поискать параллели со «Словом» в предвозрожденческой и ренессансной европейской поэзии. Вот почему он предлагал именно поэтам и писателям активнее включаться в ход дискуссии о датировке «Слова о полку Игореве»!.. Весьма интересной показалась мне и аргументация известного российского художника-иллюстратора Александра Лаврухина (помещённая на сайте www.timofey.ru), который, среди прочего, тонко подметил, что языковой «винегрет» (стилистический, лексический и т.п.) в «Слове» – вещь вполне обычная именно для церковных проповедей!

var container = document.getElementById('nativeroll_video_cont'); if (container) { var parent = container.parentElement; if (parent) { const wrapper = document.createElement('div'); wrapper.classList.add('js-teasers-wrapper'); parent.insertBefore(wrapper, container.nextSibling); } }

Просмотров: 477 | Добавил: njudin | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Поиск
Календарь
«  Июль 2013  »
ПнВтСрЧтПтСбВс
1234567
891011121314
15161718192021
22232425262728
293031
Архив записей
Друзья сайта
  • Официальный блог
  • Сообщество uCoz
  • FAQ по системе
  • Инструкции для uCoz